Слабовидящим
[Опубликовано: Водлозерские чтения: Естественно-научные и гуманитирные основы природоохранной, научной и просветительской деятельности на охраняемых природных территориях Русского Севера. - Петрозаводск, 2006. - C. 187-201]
«Вырублю затесы на деревьях», - так начинается одна из песен калевальского размера, исполняемая на «медвежьем празднике» по случаю добычи зверя. Песня описывает путь с тушей убитого медведя в селение. Затеси или зарубки на деревьях выступают здесь в качестве магической «разметки» пути для «души» медведя, но имеют охранительное значение и для «свиты» охотников. «Путь» медведя лежал через человеческое жилье, где проводились умилостивительные, а также обеспечивающие плодородие и хозяйственное благополучие обряды. Иногда весь ритуальный комплекс называли «медвежьей свадьбой». Суть обрядов, в конечном итоге, сводилась к поддержанию гармонии между деятельностью людей и окружающим природным миром, что для человека допромышленной эпохи имело первостепенное значение. Поэтому действия с убитым медведем, «хозяином» всех животных, были глубоко символичны. Череп медведя, в котором хранилась его жизненная сила, вешали на дерево, по которому его «душа» возвращалась в лоно природы для дальнейшего возрождения всей «лесной нивы». Обрубаемое хвойное дерево с черепом медведя финский этнограф Уно Холмберг назвал «медвежье карсикко». В ритуалах «медвежьего праздника» знакам на деревьях отводилась немаловажная роль, ведь при помощи особо отмеченных деревьев устанавливалась связь между средним (нашим) и потусторонним (верхним) миром, происходил самый главный с точки зрения человека доисторического времени, контакт.
Этот, достаточно показательный пример, тем не менее, не исчерпывает даже малой доли того, что можно было бы сказать по поводу применения отмеченных особыми знаками деревьев. И чем дальше углубляешься в их исследование, тем больше появляется значений на гипотетической карте. Система деревьев-знаков уже, собственно, есть карта границ освоенной и неосвоенной человеком поверхности земли. От того научимся ли мы ее читать, зависит, сумеем ли мы сделать следующий шаг в познании мира наших предков, а, значит, и самих себя.
В основе данных заметок лежит дневник экспедиционной поездки на Водлозеро 19. – 24. сентября 2006 года. Моей целью была разведка в деревнях, на местах бывших деревень и кладбищах южной части Водлозера на предмет обнаружения отмеченных знаками деревьев (карельское «карсикко», архангельское «залазь»[1]). У деревьев могли быть особенным образом обрублены вершины или ветки, на обрубленной вершине установлен какой-нибудь знак, сформировано несколько крон, сделаны зарубки или затесы на стволах, они могли быть полностью или частично окорены, на них вырезаны клейма, инициалы или иные знаки родовой или семейной собственности, в стволы вбиты железные предметы и т. д.
Практически все перечисленные формы карсикко я наблюдал на нижней Илексе в районе Новгуды - Калакунды - Жилого ручья и Лузского озера в экспедиции 1998 года. Результаты той первой поездки в Водлозерский национальный парк превзошли все ожидания. Мы в буквальном смысле попали в страну карсикко! Они были везде – на порогах, вдоль лесных троп, вокруг деревень, на рыбных тонях, они стояли на границах лесных угодий, на кладбищах и по дороге к ним, а самое первое («заветная» сосна) находилось сразу при въезде в Куганаволок. Материалы экспедиции были частично использованы в докладе автора, опубликованном в сборнике Водлозерского парка в 2002 году[2], а также в лекциях по этнографии Северной России в университетах Финляндии в 1998-2003 годах. В журнале Carelia вышла статья, написанная участниками поездки Н. В. Червяковой и К. К. Логиновым[3].
Надо сказать, что меченые деревья встречаются на обширных территориях в полосе хвойных и смешанных лесов в Северной Европе. Однако именно экспедиция 1998 года стала краеугольным камнем того действительно широкомасштабного исследования, которое было развернуто в последующие годы. Именно здесь, в водлозерских краях, впервые очутившись с целью поисков карсикко восточнее Онежского озера, автор мог воочию убедиться (причем на богатейшем материале) в том, куда следует направлять дальнейшие поиски. Территория распространения явления, покрывавшая по представлениям некоторых финских коллег (еще в работах 1990-х годов) лишь области восточной и средней Финляндии, а по моим личным тогдашним наблюдениям еще и Карелию, юг Мурманской, некоторые районы Ленинградской и Новгородской областей, неожиданно пополнилась целым ареалом. Обнаружилось перспективнейшее направление исследований. Впоследствии состоялись поездки на Кенозеро и Белозерье, на Мезень и Вычегду. Водлозерский материал помог осмыслению функции карсикко как инструмента освоения окружающего пространства, особенно в полевых исследованиях в Панозере[4] и на Белом море.
Вообще следует заметить, что, исследуя карсикко, мы волей-неволей обязаны учитывать целый исторический и этнографический пласт сведений, связанный с поселенческой структурой, производственной и религиозной практикой, т. к. карсикко имело широчайшую функциональную парадигму[5]. Кроме того, карсикко - явление по большей своей части пережиточное (о нем редко кто в наше время из старожилов может рассказать, хотя бы по той причине, что мужчины-информаторы довоенного поколения уже практически отсутствуют среди нас) и поэтому исследователь карсикко вынужден многое для себя решать сам: где искать, что именно и почему. Здесь все решают предыдущий опыт, отчасти везение и, конечно же, скрупулезное и возможно полное обследование объекта (деревни или, например, кладбища), но не только внутренней его территории, но, при достаточном на то времени, и окружающей местности, что практически всегда дает новые, часто неожиданные результаты.
Таким образом, что касается территории Водлозерского парка, то у автора имелось представление о состоянии исследуемых объектов на Нижней Илексе, однако собственно берега Водлозера (помимо острова Малый Колгостров, на котором расположен Ильинский погост, и самого Куганаволока) по-прежнему оставались белым пятном. Когда летом 2005 года мне было предложено принять участие в совместной с антропологами поездке на Водлозеро, то я понял, что интересы антропологов и этнографов по обследованию этого района совпали. Дело в том, что для антропологов район Водлозера (как, впрочем, и более восточные территории) был таким же terra incognita, как и для меня несколько лет назад. С петербургским антропологом В. И. Хартановичем при содействии администрации парка, которую представлял этнограф К. К. Логинов, было решено провести совместную разведку мест средневековых и более поздних по времени могильников, которые могут находиться вблизи современных или еще относительно недавно существовавших кладбищ или почитаемых рощ.
Карсикко довольно часто встречается на кладбищах или вблизи них. Это своего рода индикатор – если они есть на кладбищах и в сохраняемых поселянами рощах, они неизбежно должны быть и в других местах. Впрочем, бывали и исключения: в финской Лапландии, в районе Энонтекио на кладбищах не было обнаружено ни одного экземпляра «меченых деревьев», однако на рыбных тонях и путях, ведущих к ним, их не приходилось долго искать: они, как и положено «классическим» карсикко у воды, рельефно выделялись на фоне окружающей местности.
Варианты, конечно, возможны. Тем более было бы важно при обследовании любого лесного района наносить на карту найденные деревья-знаки. Ведь, как правило, они маркируют существенные для данной традиции объекты или границы территорий. Мы уже можем не понимать хода мыслей наших предков, но карта подскажет многое. Несколько лет назад в северном Белозерье наша исследовательская группа задавалась вопросом: почему кладбища находятся в лесу, часто за несколько километров от населенного пункта? При сверке с картой оказалось, что 1. они находились вблизи воды и 2. на бывших границах двух или даже на стыке трех волостей. Один из ручьев, вблизи которого располагалось кладбище, носил характерное название - Волостной.
20.09.05. Первый рабочий день на Водлозере. Проделав вчера путь по маршруту Петрозаводск - Куганаволок и устроив свой быт в опорном пункте научного отдела Водлозерского национального парка, мы довольно быстро поняли – времени на неспешную работу у нас нет, придется настраиваться на форсирование.
Первую часть дня, в ожидании лодки с егерем, провели с К. Логиновым, знакомясь с музейной экспозицией в визит-центре парка. Экспозиция этнографических вещей оказалась интересной и оформленной со вкусом, единственно, не хватало описаний того, что мы видим. Есть ли в Куганаволоке еще старожилы, которые могли бы эти предметы «опознать» и, главное назвать так как они их называли на своем говоре? – приходило в голову при виде «немой» экспозиции.
Коллекции прялок позавидовал бы любой музей, особенно меня заинтересовала одна некрашеная старого типа прялка, на «весле» которой было вырезано несколько загадочных знаков. Среди них была круглой формы «розетка», находящаяся на вершине стилизованного дерева-елочки. Контуры резьбы походили на детали вышитого на ткани орнамента. Правее и выше находилась фигура, также похожая на ветку хвойного дерева. Это напомнило мне впечатления недавней поездки на Кенозеро. Дело в том, что в 2002 году я наблюдал такого же типа «елочки» с разным количеством «веток», вырезанных топором на деревьях на краю «священной» Тихвинской рощи в дер. Вершининой. Они были разные, с разным количеством «отростков», но именно поэтому как из учебника – именно так, на основе старых (путем дополнения тех же традиционных элементов) рождались новые родовые знаки или клейма, которые ставились, в том числе, на предметах быта[6].
В экспозиции привлекли мое внимание также бердо от ткацких станов (кстати, большая фотография ткацкого стана на стене помогла бы туристу понять их функцию), многие из которых были отмечены резным орнаментом, иногда довольно трудоемким для исполнения, но сделанным с мастерством и изяществом. На одном из них во всю ширину были вырезаны два косых креста и крест «с крышей» наподобие намогильного посредине. Многие знаки на домашних предметах имеют функцию апотропеев, т. е. оберегов от «нечистой» силы, которая, как верили раньше, может «испортить» важный в хозяйстве предмет, если он не защищен магическим знаком. Косые кресты, кстати, в разных вариациях встречаются и на деревьях.
Около 12 часов отправились с егерем Дмитрием на казанке на Большую Погу. Путь наш лежал через Железные ворота между мысом Куганаволок и островом Ришендема в юго-западную часть Водлозера, в целом около семи-восьми километров от нашего жилья в Куганаволоке. Интересно, что термин «железные ворота», несмотря на его современное звучание, оказался не таким уж новым в языке. По крайней мере, в Словаре П. С. Ефименко[7] 1878 года словосочетание обозначает «тесное место между островом и материком или между одними островами», но примеры приводимые автором касаются морских побережий и связаны с сильным течением, образующимся в узких местах при отливе. Возможно, термин происходит из языка морских промышленников. Откуда бы сам термин ни пришел, с Железными воротами, как с местом в природном отношении выделяющимся среди прочих, на Водлозере связано было поверье о постоянном месте обитания здесь одного из двух водлозерских водяных – пречистенского (второй из них - водяной ильинский, жил, по преданию, в проливе между Малым и Большим Колгостровом)[8]. Впору было снять шапку и перекреститься, как сделал бы водлозер конца XIX века[9].
Как просторно Водлозеро! Изможденная городом и людской суетой душа отдыхала. Деревья на берегах начинали золотиться, а прозрачный осенний воздух создавал ясную перспективу, в летнее время почти всегда покрытую легкой дымкой. Справа шла гряда островов, среди них – Выгостров. Удивительно все-таки, откуда тут взяться Выгострову, ведь Выг и Выгозеро так далеко на севере! Однако, все относительно. При вечернем «досмотре» карты оказалось, что река Выг начинается практически в бассейне Илексы, в трех километрах от ее притока Верхней Охтомы и всего лишь в двадцати с лишним километрах от северного берега Водлозера. Есть и другие названия, которые объединяют водлозерские края с более северными и западными районами. Такими являются, к примеру приток Илексы река Тунгуда и озеро Укшезеро Пильмасозерской волости.
Особенность водлозерского края - наличие самой разнообразной и разновременной топонимики. Она создает какую-то неповторимую атмосферу исторической глубины. Рядом с русскими (Быковская, Михайловская, Костин Двор) находятся довольно прозрачные с точки зрения современных вепсского и карельского языка названия, такие как Коскосалма – «Порожистый пролив», Варишпельда – «Воронье поле», Канзанаволок – «Людный (скорее всего в значении “заселенный”) мыс», Куганаволок – возможно «Судачий мыс»[10], Реболахта – «Лисья губа», Маткалахта, где матка - ‘путь, дорога‘, а лахта - ‘губа, пролив‘ и т. д. Гораздо сложнее с такими именами как Гольянцы, Охтомостров, Пильмасозеро, Рахкойла, Колгостров, Выгостров, Гумарнаволок или, скажем, Водла и Чуяла. Часть из них, возможно, саамского происхождения.
Восточная часть острова Большая Пога оказалась значительным возвышением (высота на карте 166 м). От берега в северном направлении, на гору, на которой не было видно ни одной постройки, среди довольно густого леса к северу поднималась «просека», представлявшая собой свободное пространство явно рукотворного происхождения. То расширяясь до целого поля, то сужаясь до нескольких десятков метров, она довольно круто поднималась на самую вершину горы. Здесь после недолгих поисков в восточном направлении обнаружились намогильные кресты. Это был край кладбищенской рощи, довольно сильно заросший кустарником.
На самом высоком месте в роще, в окружении старых елей, мы обнаружили следы старого фундамента – ровные ряды камней «в ленту» в виде прямоугольника с поперечными пересечениями из таких же рядов. Если представить себе церковь, то, похоже, что один такой поперечный ряд камней мог быть фундаментом, отделяющий алтарь от остального здания. По длине фундамента, по линии восток-запад (включая алтарь) я насчитал 12 пар шагов, что составляет примерно 18 метров. Ниже, на западной стороне, был еще один ряд камней, но так как у нас не было возможности проводить обмеры, оставили выяснение плана постройки до лучших времен.
Это были остатки старейшего (судя по упоминаниям в документах) на Водлозере Пречистенского погоста с церковью Рождества Богородицы (день памяти 8.9. ст. стиля), которую по сведениям К. Логинова разобрали в 1940 году. По писцовым книгам XVI столетия здесь, помимо богородичной, стояла зимняя церковь св. апостолов Петра и Павла, а позднее у Пречистенской церкви был одноименный придел. Некоторые факты, возможно, говорят в пользу того, что св. Петр и его праздник Петров день (29.6.) почитались больше, а, может быть и ранее Рождества Богородицы. Николай Харузин сообщает, что на Пречистенском погосте «завичали», т. е. приносили в жертву животное и устраивали общественный пир на Петров день,[11] да и кенозерские священники, в бытность принадлежности Вершининской волости Пудожскому уезду, традиционно посещали Пречистенский погост именно на Петров день.
Древние погосты возникали, как правило, на местах языческих святилищ, которыми были почитаемые рощи, озера и горы. В условиях севера сюда следует добавить еще и острова. На Водлозере это может быть связано с автохтонным населением – саамами, по представлениям которых потусторонний мир находился на островах.[12] Позднее пришедшие на смену саамам народы, возможно, восприняли некоторые религиозные верования предшественников. На европейском северо-западе множество «святых мест» находится на островах. Достаточно назвать старинные монастыри и культовые центры, такие как Соловецкий, Валаамский, Коневецкий, Муромский, Палеостровский, Клименецкий, Муеозерский и т. д. Многие места жертвоприношений у карел, имеющие древнюю историю, связаны с островами. Это и остров Лиетосаари на Куиттиярви, остров Махосоори на Селецком озере, острова Каличие на Сегозере, острова Мантсинсаари и Лункулансаари на Ладоге, остров Суйсарь на Онеге, остров Телячий на Святозере, «святые острова» на реках как в Олонце, Виданах, Шуе и пр. У финнов и карел (особенно на севере) многие кладбища на островах функционируют по сегодняшний день.
Обращает на себя внимание, что на острове Гольяницы в северной части Водлозера уже в том же XVI веке, была часовня (по более поздним свидетельствам Преображения Господня или, в просторечии, Спаса, который отмечался 6 августа ст. ст.). Если взглянуть на карту, то обнаружим, что остров Гольяница, собственно, представляет собой сплошную гору, поднимающуюся до отметки 144 м над уровнем моря. Кстати, напротив Гольяниц, на восточной части озера, зафиксированная писцовыми книгами 1582/83 годов часовня в островной части дер. Коскосалмы (остров Канзанаволок) также стояла на горе, называемой Ангел горой[13].
В писцовых книгах Обонежской пятины 1562/63 гг. упоминается Голье остров (о. Гольяница) и Голье-наволок или Гольин наволок (видимо, дер. Загорье на материке). Речь идет о двух поселениях. Более того, и на острове Голье имеется свой наволок – деревня Ускра-наволок. Но самое интересное то, что часовня упоминается в связи с дер. Игой-наволок, а остров и деревня на нем носит второе (?) название Иг-остров или даже Их-остров[14]. Складывается такое впечатление, что в XVI веке одни и те же объекты могли называть по-разному. Возможно, что в те времена происходил процесс усвоения русскоязычным населением края старых топонимов и в их огласовке произошли некоторые изменения: Игойниеми превратился в Гольин наволок (ср. дер. Игольницына Мошинской вол. Каргопольского уезда).
Относительно о. Гольяница следует сделать еще одно добавление. Н. Харузин в цитируемой работе сообщает о том, что ему были известны рассказы об общественных пирах в день св. Ильи и святых Петра и Павла в Ильинском погосте, «а в деревне Конза-наволок рассказывали нам, что 20 июля завичали нетёлку».[15] По сообщению К. Логинова, на Ильинском погосте до 1850 года происходили жертвоприношения быков. Как и в некоторых других местах на севере[16], на Водлозере была известна легенда о приплывающем на место заклания животном, в данном случае это был лось. Интереснейшей ее подробностью было то, что в ней говорилось откуда прибывало животное для заклания. На Ильинский погост лось приплывал с острова Гольяницы. По всем внешним признакам о. Гольяницы может претендовать на место бывшего языческого святилища и, вполне может быть, что легенда донесла до нас факт унаследования традиции годичных жертвоприношений (родовых или фратриальных праздников) у некоего предыдущего населения, но переноса ее с о. Гольяницы на о. Малый Колгостров. Отметим лишь направление – лось приплывал с северо-запада.
На погостах и кладбищах у часовен хоронили умерших из своего рода даже из отдаленных деревень. На Пречистенском погосте до последнего времени хоронили жителей Большой и Малой Поги, Кевасалмы, Выгострова, Бостилова и Великострова. Традиция захоронения на островах сохранялась и в северной части озера. По словам К. Логинова на о. Гольяница, кроме соседних деревень, привозили умерших из Пильмасозера и далее, с рек Келка и Укша, что свидетельствует о том, что (по крайней мере, частичное) заселение тех отдаленных мест шло с востока, т. е. с водлозерских берегов. Надо заметить, что помимо всего прочего, остров в сочетании с возвышенностью был идеальным местом для основания поселения в годы военного лихолетья.
Помимо гор, многие острова на Водлозере связаны с легендами о священных лесах и рощах. По Н. Харузину таковые находятся, по крайней мере, на Кингострове, Иламострове и острове Петуньем, который помимо прочего, по легенде, еще и транспортирован петухом с северного берега озера в качестве приданого за дочь ильинского водяного.[17] Надо заметить, что на севере также достаточно часто встречается предание о переносе с места на место потусторонней силой природных объектов (озер, камней, скал или островов). Такие предания – своего рода индикатор их особой значимости в системе дохристианских религиозных ценностей. В качестве примера можно назвать легенду об о. Махосоори на Селецком озере, находящимся в 4 км от с. Сельги и являвшимся центром общественных жертвоприношений значительного района в Средней Карелии. Старики помнили, говорится в легенде, что остров раньше находился рядом с берегом, но Бог на лошадях решил отвезти его куда-то далеко. Однако дуга сломалась и остров остался на нынешнем месте. По этому случаю Бог объявил остров местом жертвоприношений, которые проводились здесь на Петра и на Успение (15.8.).[18]
На севере существовало несколько видов почитаемых или сохраняемых рощ (или участков леса): 1. рощи, связанные с легендами о захоронении неких (часто полумифических, например, чуди) предшественников современного населения; 2. рощи или участки леса, связанные с гибелью врагов предков нынешних насельников, т.е. известные по легендам места сражений и / или их захоронений (например, литвы или панов); 3. так называемые жальники, о которых известно, что это кладбища предков современного населения; 4. рощи на территории деревенского общества, часто вокруг часовен или бывших часовен (так называемые часовенные), связанные с местными праздниками и почитанием святых и, наконец, 5. кладбища, на которых хоронят или хоронили современное нам население.
Как правило, всех их объединяет запрет рубки леса или какой-нибудь деятельности, могущей нарушить принцип неприкосновенности данной территории. Однако, несмотря на этот общий запрет на кладбищах роют землю и устанавливают надгробия, на кладбищах и вообще в местах, связанных с опасностью негативного воздействия потусторонней силы ставят кресты или вырубают знаки на деревьях. Карсикко в «священных» рощах вырубали по случаю больших праздников (многие деревья в таких рощах имеют признаки механической их обработки). Эти факты на фоне общих запретов (ср. не трогать даже ягоды или грибы на кладбище) следует интерпретировать как ритуальное нарушение табу, происходящее в момент совершения обряда по определенным традиционным правилам. В обычное же время нарушение запрета карается силами, контролирующими соблюдение традиционных поведенческих норм. Ими могут быть как хозяева природных стихий, так и умершие родственники, предки рода.
Вторая общая черта почитаемых рощ связана с погребениями. Большая часть преданий рассказывает о рощах как захоронениях или местах смерти. Почитание части рощ, не связанных с массовыми погребениями, имеет, тем не менее, в своей основе факт захоронения в роще или смерти в ней какого-нибудь лица, причисляемого традицией к людям, обладающими особыми знаниями, предка рода или, например, умершего неестественной смертью. Однако, не стоит утверждать, что предания о месте смерти людей всегда лежат в основе сакрализации рощ, так как природные объекты - явление широко известное – могут почитаться и как места обитания «хозяев» природных стихий, то есть сверхъестественных духов. Тенденция к объединению этих двух линий, тем не менее, существует. В основе данной тенденции лежит, видимо, общие представления об отношении как душ умерших, так и духов-хозяев природы к иному, потустороннему миру. Известно, что иногда они представляют единую категорию, например, в особенности души убитых, самоубийц или колдунов могут стать злыми природными духами.
Грамматическая форма слова «карсикко» подразумевает группу предметов, т. е. изначально «карсикко» – это группа деревьев, роща или рощица. В Южной Карелии, у ливвиков зафиксировано употребление слова карсикко в значении "кладбище". По материалам XIX века из Саво (Восточная Финляндия) карсикко – сохраняемая рядом с домом роща, состоящая, как правило, из хвойных деревьев. Уже на стадии строительства дома делалось первое карсикко, выполнявшее функции оберега. Количество карсикко в роще росло в связи со смертью представителей семьи или рода, которым, каждому в отдельности, делали свое «карсикко умершего», т. е. обрубали ветви и делали зарубки на стволе. После появления первого карсикко в рощу начинали приносить «начатки» от всех материальных благ появлявшихся в доме - первую вымолоченную горсть зерна от нового урожая и краюху от новоиспеченного хлеба, уху от первого весеннего улова, первую чашку приготовленного мясного супа от заколотой осенью скотины и даже мелкую монету от более или менее значительной суммы денег.[19] Принцип благодарственной жертвы здесь был тот же, как и на Руси, где «начатки» от урожая плодов или, например, льна и шерсти приносили для освящения в церковь.
Кладбище в Большой Поге занимало пространство около полугектара и состояло из старой центральной и северной части и более новой южной и юго-западной, причем надгробные сооружения сохранились только в южной и, частично, в центральной части кладбища. В южной и юго-западной части большинство надгробий было из железа (небольшие железные кресты, памятники в виде «тумбочек» из арматуры), но было и несколько современных каменных плит. Количество надгробий из-за высокого и густого подроста можно было определить только ориентировочно: примерно около 50-60. Могил же без надгробных сооружений на всем кладбище было, возможно, до двухсот. На юго-западе на некоторых обновленных надгробиях можно было прочитать фамилии: Яшовы, Захаровы, Софроновы с годами захоронений от 1955 до 1991.
Наиболее интересна была центральная часть кладбища, где было больше всего деревянных крестов. Все старые кресты были высотой не более 60-70 см, с «крышами» (две доски, соединенные на вершине креста), выкрашены традиционной темно-красной краской. Новые были гораздо выше, многие выкрашены в желтый цвет, а некоторые железные кресты были выкрашены белой краской. Два старых креста находилось прямо под старыми двухсотлетними елями. Могилы своими крестами, т. е. восточными концами, практически упирались в деревья, нижние ветви которых были обрублены. Крест обычно ставился в ногах, как говорят для того, чтобы покойник увидел его при попытке встать из могилы. Если следовать этому объяснению, умершие в могилах под елями были захоронены лицом к дереву. Большая часть могил в Большой Поге была ориентирована по линии запад-восток, могилы же Яшовых на южной стороне кладбища по линии юго-запад - северо-восток. Нами также были зафиксированы следы обкладки двух старых, сравнявшихся с землей могил камнями (около 20 см в поперечнике) с западной стороны от фундамента церкви. Здесь вновь вспоминаются наблюдения Н. Харузина. [На Иламострове] “за стеной видны следы нескольких могил, направляющихся от SW к NO, приблизительно длиной до 3 аршин и шириной до 21 вершка, обставленныя мелким камнем”.[20]
Каждая кажущаяся мелочью деталь на кладбище несет немало информации о мировоззрении похороненных там людей, т. к. похоронный обряд, который включает в себя и оформление могил - обряд самый консервативный, а соответственно, сохранивший в себе элементы древнейших религиозных верований. Все от формы и цвета надгробия (роль надгробия, к примеру, могло играть лишь растущее на могиле отмеченное определенным образом дерево) до ориентировки захоронения или места расположения самого кладбища, т. е. все, что связано с представлениями о смерти или потустороннем мире (в том числе о его локализации), имеет несомненную ценность для наук, изучающих человеческое сознание. Хотя бы потому, что наш образ мыслей, независимо от развития окружающей нас техники, мало изменился, а ведь только изучая историю представлений о мире, мы можем иметь перспективу для сравнения устойчивых проявлений архетипов сознания.
Что касается карсикко, то на северной части кладбища, где могилы можно было определить только по еле заметным могильным холмикам, на двух старых елях на уровне от полуметра до метра от поверхности земли было обрублено с юго-восточной стороны (видимо, со стороны могил) в совокупности 6-7 тонких веток. Там же мы увидели несколько многоствольных елей, практически от самой земли разделяющихся на четыре ствола. Их кучность и количество указывало на искусственный характер «селекции». Такие деревья можно сформировать, если вовремя обрезать верхушку, а впоследствии и остальные стремящиеся вверх побеги (боковые ветви), кроме избранных четырех. Следы подобной обработки были обнаружены невдалеке от фундамента церкви на высохшем полуметровом стволе елки, у которой была обрезана вершина и пара боковых ветвей.
Несмотря на явные следы обработки деревьев, традиция вырубания карсикко на кладбище Большой Поги проявлялась слабо. В Поилексье картина была совершенно иной – на большей части деревьев на кладбищах Калакунды или Лузы были вырезаны в стволе знаки или обрублены ветви. Однако, внизу нас ждал сюрприз.
Спускаясь на берег, мы обратили внимание на стоящее у тропы толстое дерево, выделявшееся среди остального леса своими размерами. Оно росло на высоте около метра от поверхности воды, на береговой гряде у самого края «просеки» с правой стороны и было «спрятано» с озера от глаз наблюдателя зарослями молодого ивняка и березняка. При ближайшем рассмотрении дерево оказалось высохшей сосной, рядом с которой располагалось еще две засохшие ели. Все деревья были со следами обрубки сучьев. У центральной, коряжистой, трехметровой в обхвате сосны вершина отсутствовала, а большинство толстых ветвей (более десяти) со всех сторон дерева на высоте примерно от 5 до 15 метров от уровня земли было обрублено, причем у большинства ветвей оставлен комель от 0,5 до 1 метра длиной. Больше всего ствол был «очищен» от ветвей на западной стороне, т. е. на стороне «просеки». У одной из елей, вследствие обрезания вершины, боковые ветви на уровне 2,5 м стали вытягиваться вверх, образовав неправильной формы «лиру». Это, как оказалось, была только первая группа обкарзанных деревьев.
Прямо вдоль берега, в восточном направлении, в одну линию на протяжении 50-60 метров вдоль гряды с интервалом в 10-15 м стояла еще одна группа карсикко и две одиночные сосны с зарубками и обрезанными ветвями. Вторая группа деревьев состояла из рядом стоящих двух сосен и одной ели. Центральная сосна группы представляла собой десятиметровое засохшее дерево с обрезанной вершиной и толстыми, также обрезанными ветвями «с остатком» от 30 см до 2 м с южной и юго-западной стороны. К югу от нее (со стороны озера) возвышалась 30-метровая сосна в два с половиной обхвата. На восточной стороне ее ствола в полуметре от земли была когда-то сделана длинная (сейчас уже полузаросшая) зарубка, которая выгнулась зигзагом при дальнейшем росте дерева и достигала около метра длины.
Следующим объектом была относительно молодая и стройная сосна, на которой на уровне головы человека с восточной стороны была сделана зарубка шириной в пядь и длиной около 30 см с частично затянутыми корой концами. Внутри, на глубине около 10 см был виден топором вырубленный уступ, сбоку имеющий форму треугольника (›), сделанный, судя по глубине зарубки, достаточно давно. Последней в этом ряду стояла примерно столетнего возраста сосна, с развилкой из ветвей на расстоянии 7-8 метров от земли. Развилка состояла из 8 разной толщины ветвей, растущих примерно из одного места ствола. Четыре из них были явно обрублены «с остатком». В этом месте ствол искривлялся и резко утончался. Все это вкупе могло означать, что у молодого еще дерева была обрезана вершина, которую заменила одна из боковых ветвей.
Таким образом, все основные карсикко Большой Поги находились здесь, на берегу озера, вытянутые в линию, притом самые старые и, видимо, чаще всего обрубаемые деревья (первая группа карсикко) стояли в самом начале дороги, ведущей на погост. Следует также отметить, что деревья-знаки были расположены по береговой линии именно в том месте, где выше находилось кладбище, маркируя местонахождение его с воды.
Скорее всего, это были так называемые «карсикко умерших», которые могут находиться на кладбище, около него или по дороге к нему. Чаще всего именно у них обрезалась верхушка. Цель их вырубания по одним данным – препятствовать проникновению умерших в мир живых, по другим – дать возможность душе перейти в иной мир. Кроме того, у карел зафиксирован обычай делать отметку на дереве в церковной роще или обновлять, например, вырезанный в коре крест по случаю посещения погоста на годовой праздник (как правило, родственниками из отдаленных деревень). Более того, известны случаи вырубания карсикко для человека впервые посещающего какие-нибудь значимые места.
Возможно, что обрубать деревья около самой церкви было не с руки, ведь отношение к обычаю у священнослужителей могло быть разным. Можно допускать в принципе возможность воздействия причта на проведение обряда, но учитывая, что обрубание карсикко на острове у воды (в маргинальной зоне, на границе стихий, что говорит о древности такого обычая) и по дороге к кладбищу (что засвидетельствовано, в том числе, на Илексе) – явление распространенное, следует считать находки карсикко на береговой гряде в Большой Поге вполне закономерными с точки зрения функционирования традиции.
Напротив Большой Поги[21] раскинулась на материке живописная деревушка Кевасалма (известная по Писцовым книгам как Кивас-салма или Кивец-салма, что ближе к значению, в основе которого лежит понятие «камень»). Здесь мы, прежде всего, посетили «священную рощу», расположенную с западной стороны деревни на берегу салмы, т.е. пролива, где стояла часовня Успения. Часовня была небольшой клетной постройкой, внутрь которой мы не попали, но снаружи, помимо кем-то оставленного на стене часовни старого платка с вышитым на нем зеленым крестом, увидели интересную деталь: слева от небольшого крылечка торчал полуистлевший комель сосны, который при строительстве часовни был положен в ее основание, т. е. под нижний венец постройки. Несомненно, это был комель стоявшего в роще дерева. Таким способом происходила передача «святости» новому зданию. Часовню, по рассказам местного населения построил в 1960-е (?) годы житель Кевасалмы Софронов, причем, похоже, с использованием старого материала (возможно подправил).
В очередной период борьбы с религией посередине рощи вырыли картофельную яму. Позже нам в деревне рассказали о Божьей каре, настигшей отступников. Одна из них окривела на один глаз, а вторая через год после устройства картофелехранилища умерла и была похоронена на Большой Поге (могила ее имеется на нашей фотографии). Как бы там ни было, устройство ям означало, что на холме песчаная почва. Так обычно бывает на деревенских кладбищах.
Роща в настоящее время представляет собой вершину небольшого холма, заросшую рябиной с примесью другого мелколесья. Некоторые из рябин довольно старые, с выщербленными временем стволами. На самом толстом «остове» рябины (высоком пне сломанного дерева) видны были следы зарубки. Думается, что рябиновые заросли посредине «священной» рощи появились неслучайно. Рябину на севере называли то «чертовым», то «божьим» деревом. В Западной Карелии и восточной Финляндии рябина вплоть до начала прошлого века повсеместно считалась деревом священным, ее высаживали во дворе и считали большим грехом сорвать с нее хотя бы ветку. Рябина известна также как оберег, ее отвращающие нечистых духов свойства использовались в обрядности и знахарстве. На Русском Севере известна связь рябины и лешего, при контакте с которым используют рябину. У восточных и даже южных славян известны поверья, запрещающие ломать или рубить рябину, объясняя это разными причинами вплоть до того, что рябина – это проклятая кем-то женщина[22].
На краю рябиновой рощицы стояло единственное высокое дерево – ель. На уровне головы человека в густой хвое был проем – на промежутке около метра отсутствовало несколько ветвей. Хотя от веток не было и следа на стволе, это, несомненно, было сделано руками человека. В северной Финляндии я несколько раз сталкивался с тем, что то место на стволе ели, где были обрубленные «заподлицо» сучья (видимо, когда дерево было еще молодое), зарастало так, что никакого следа от них найти было невозможно. Сучья на ели в Кевасалме были обрезаны с северной и северо-восточной стороны дерева.
Больших деревьев в роще еще относительно недавно было больше – я обнаружил в зарослях около северной стены часовни комель некогда вывернутой ветром сосны, у картофельной ямы высокий еловый пень и ниже к берегу салмы лежащий на земле ствол высохшей ели. Два последних дерева были срублены топором. Возможно, их срубили в связи с опасностью их падения на часовню. Весь ствол сваленной ветром сосны был покрыт глубокими затесами, но представить их общую картину на лежащем на земле дереве бывает затруднительно.
Таким образом, затесы на стволе старой сваленной сосны, обрезанные ветви ели, зарубка на самой толстой рябине – все это указывало на то, что традиция отмечать деревья при помощи топора не миновала и часовенную рощу в Кевасалме. Разговорившись с местными жителями и попробовав свежевыпеченных булочек (на следующий день был праздник Пречистенского погоста - Рождество Богородицы), мы неожиданно получили информацию о том, что на восточной оконечности острова Большая Пога имеется еще одно кладбище. По словам встреченной нами на следующий день в Куганаволоке пожилой женщины, на кладбище, носящего по некоторым сведениям имя Собачьего (вероятно связано с окружающей топонимикой), хоронили так же как и на верхнем, погостском кладбище умерших из соседних деревень. По предположению Валерия Хартановича два кладбища могли использовать одновременно, чередуя их, т. е. какое-то время хоронили на одном, после чего на первом больше не хоронили, а начинали использовать второе. Этот вариант вполне мог иметь место, учитывая количество жителей в деревнях погоста еще несколько десятилетий назад (только в упомянутых выше деревнях, из которых возили хоронить своих умерших в Большую Погу, жило на рубеже XIX и XX веков около 400 душ обоего пола).[23] Времени возвращаться на Большую Погу для исследования очередного кладбища, к сожалению, не было. Сегодня надо было еще побывать на Выгострове. В минусе остался один объект, которого мы даже не видели. В конце концов, главное, что мы о нем теперь знаем, на то и разведка, успокаивал я себя.
Выгостров, как, впрочем, многие места на этих островах, был просто великолепным местом для жилья. Но на нем не видно было даже намека на человеческое присутствие! Посредине острова шла довольно высокая гряда, на которой раньше находились деревенские поля (поэтому открывался прекрасный вид на озеро), а в дальнем их конце стоял установленный в 1996 году памятный крест, из надписи на котором следовало, что деревня была ликвидирована в 1954 году. Учитывая первое ее упоминание в Писцовых книгах 1563 года как уже тогда существовавшую, эта небольшая деревушка (40 жителей в конце XIX века) простояла, по крайней мере, четыреста лет, пройдя огонь и воды и снова возрождаясь к жизни. Но все эти годы никакая власть не была заинтересована в ее уничтожении. Ее час пробил во второй половине XX века. Промышленный развитой социализм уже светился на горизонте...
Посредине полей, как памятник минувшему, стояла одинокая ель, у которой снизу было обрублено около десятка ветвей, большинство с северо-западной стороны. Нет никакой уверенности, что это было то, что мы ищем, дерево было довольно молодое, лет около 80-ти. Интересно, однако, что по гряде среди травы было разбросано шесть таких же отдельно стоящих елок, которые явно маркировали места домов и были сознательно оставлены хозяевами нетронутыми. Вторым вариантом может быть посадка. В Реболахте в 1998 году я обратил внимание на стоящие во дворах нескольких домов высохшие лиственницы. Хозяева так и не смогли объяснить кто и когда их посадил, но интересно было то, что их при этом не трогали.
Итак, человеческое присутствие все же в Выгострове ощущалось. Особенно после того, как мы, после некоторых поисков, нашли в низине на северо-западной стороне острова крохотную часовенку. На прикрепленной к стене доске было написано, что это часовня постройки XIX века, но более ничего. Судя по материалам К. Логинова, часовня была посвящена так называемому Первому Спасу (1.8.) или Маккавееву дню.
Как и большинство здешних часовен, эта часовня была «заветная», т. е. сюда на Маккавея приносили заветы или обещанные в случае болезни или другого несчастного случая обетные вещи в виде платков, полотенец, рубах, и других предметов туалета. С одной стороны здесь висели старые ткани с вышитыми на них красными крестами, с другой стороны – современные майки и носки. Одно можно сказать – традиция живет до сих пор. Думается, что необходимо приложить все усилия для того, чтобы сохранить остатки народной культуры и народной веры в том виде, в котором они еще существуют. Ценность живой традиции для народной жизни и духовной жизни всего государства никем вслух не оспаривается, но на деле существует два варианта: либо уничтожение, либо контролирование и идеологическое корректирование, что в принципе равно первому варианту, но летальный исход происходит позже.
Отметил я и несколько пучков и веток можжевельника, расположенных в основном вокруг маленьких иконок на передней восточной стене и воткнутых за них. Некоторые казались совершенно свежими, другие пролежали несколько лет и совершенно пожелтели. Можжевельник мог бы быть символом Севера во многих сферах. До сих пор помню его дух при входе в огромные и надраенные до блеска избы вычегодских коми в 2001 году. Пучки его встречали путника сразу над входной дверью с улицы, в сенях над входной дверью в избу, над дверью и над окнами внутри избы и, ко всему прочему, они красовались на иконной полке в красном углу.
Несмотря на то, что на острове мы обнаружили дерево с обрубленными ветками, сомнения по поводу которого остались и которое мы не рискнем назвать карсикко без дополнительных сведений, настоящее карсикко мы все-таки увидели, хотя и на отдельном маленьком островке в нескольких десятках метрах от берега Выгострова. На обратном пути я даже высадился на островке для того, чтобы сфотографировать эту уже сухую сосну, одиноко стоящую среди воды и камней, но удивительно прочно ухватившуюся за скалу, причем стоящую уже не меньше ста лет. На окорившемся под воздействием непогоды стволе обнаружилось две большие затеси с северо-западной и противоположной юго-восточной стороны, т. е. как со стороны озера, так и со стороны суши.
Система двойных затесок на противоположных сторонах ствола дерева встречается довольно часто и в своей основе связана с заметкой места и оберегом для окружающей территории. Таковы могут быть карсикко, сделанные на месте гибели человека, в лесу на тропах и перекрестках дорог, у кладбищ, реже на них самих. В данном случае это могло быть либо карсикко на рыбной тоне или оно вырублено недалеко от места, где кто-либо утонул. В наше время на берегу иногда можно увидеть на месте гибели или находки тела деревянные кресты, выполняющие ту же функцию: отметки места, памятника событию и охране данного места от возможных попыток неуспокоенной души явиться в мир людей. Такова была и одна из функций намогильных крестов.
21.9. В праздник никто не работал и у нас был «невыездной» день. Единственно, сходили на экскурсию в Малый Куганаволок на высокий мыс, который постоянно видели из окна нашего дома. По дороге осмотрели интересную деревню Ручей, в которой поселились бывшие жители деревни Пелгостров после укрупнения населенных пунктов. Деревни Малый Куганаволок не было, был только крест, но вид на озеро открывался захватывающий.
22.9. Сегодня со знакомым еще по 1998 году егерем Николаем Пименовым отправились в юго-восточную часть озера в надежде поработать в Маткалахте и Чуяле. Слегка поддувало и не обошлось без небольшого душа от разрезаемых казанкой волн. Правда, надо отдать должное Николаю, который вел лодку спокойно и уверенно, слегка притормаживая на высоких волнах, чтобы нас окончательно не залило.
Рощу в Маткалахте увидели уже издали. Это был «классический» для севера случай, когда деревенское кладбище видно за несколько верст. Темная группа елей на песчаном пригорке на фоне неба и воды в окружении бывших полей бывшей деревни была как вестью от предыдущих поколений о бренности сиюминутной суеты. От деревни осталась только эта роща с небольшой часовней внутри. Собственно, она находилась на острове, с которого сейчас, при очень низкой воде можно было перебраться на сушу. Место деревни, в которой был некогда десяток домов, находилось по другую сторону узкого пролива и роща с часовней по отношению к деревне были на северо-западной стороне.
В роще стояла Варваринская часовня XIX века, так читалось на дощечке, прибитой к дереву. Кругом не было никаких следов не только намогильных сооружений, но и самих могил. По краям рощи иногда можно было разглядеть, вероятно, камни могильной обкладки. Часовня здесь, хоть и покосившаяся, была намного больше выгостровской, с остатками декора на крыльце. Зато внутри все было примерно так же - толстый слой «мануфактуры» на жердях и веревках, подвешенных вдоль боковых стен, стол с пожертвованиями: деньгами (монетами и ассигнациями), несколькими свечами, конфетами и печеньем перед рядом небольших бумажных икон. На березовых стволах, приспособленных в виде воронцов, нашлись и старые куски ткани с вышитыми красной ниткой прямоугольными крестами.
Но были и отличия – над столом возвышалась большая икона с ликом Варвары великомученицы, вся завешанная современными полосатыми полотенцами. Среди них было одно старой работы полотенце, вышитое фигурами растительного орнамента с добавлением традиционных синего и красного цветов. «Заветов» было гораздо больше, чем в выгостровской часовне, они были цветастее и выглядели новее. Можжевельника я не заметил. Было похоже, что кто-то недавно здесь прибирался, а «ненужное» выбросил.
На полу стояла самодельная доска памяти ветеранов, сделанная из деревянной доски. На ней были вырезаны фамилии жителей Маткалахты: Епишины, Сысоевы, Мачехины.
В роще на деревьях, в том числе на упавших, которых было довольно много, были явные следы обрубания ветвей. На ближнем к деревне конце рощи на небольшом склоне стояла старая ель, вытянувшая на уровне метра над поверхностью земли неестественно толстую и загибающуюся вверх ветку в сторону жилья, примерно на юго-восток. Остальные ветви на расстоянии примерно двух с половиной метров от земли были обрублены. На дереве были только небольшие комли от ветвей. Как была сформирована такая конструкция осталось для меня загадкой. Зато второй случай на ели с обрезанной вершиной и выгнувшимися вверх двумя боковыми ветвями в виде лиры был совершенно ясен. Для этого, как говорилось выше, достаточно было обрубить вершину и не давать другим веткам, кроме избранных двух, формировать новую вершину дерева. «Лира» начиналась примерно в двух метрах от поверхности земли. На северо-западном конце рощи на ели был топором сделан широкий и ровный затес с правильными краями на относительно тонком дереве, направленный прямо на часовню (на восток). Его размеры составляли около 50 см длины и около 15 см ширины. Дерево уже начало по краю зарубки образовывать наплывы. Это обычно заканчивается тем, что поверхность затеса постепенно как бы «уходит» внутрь ствола, а края наплыва все больше затягиваются к середине, иногда совершенно поглощая зарубку. Но это обычно бывает на соснах, ель же, как правило, просто заливает затес толстым слоем смолы.
Итак, карсикко в маткалахтинской роще, несмотря на преобладающую породу – ель, не совсем удобную для затесывания, было представлено несколькими его разновидностями. В целом я насчитал 15 случаев затесок на стволах и деревьев с обрубленными ветвями или кронами, которые с уверенностью могут быть квалифицированы как карсикко. Один из хорошо сохранившихся глубоких затесов встретился на старой березе.
Недостаток времени, умноженный на опасность сесть на мель при низкой воде, не позволили нам побывать на месте деревни Маткалахта и осмотреть ее окрестности на предмет карсикко, которые, судя по общей картине с острова, вполне могли стоять на краю пожен вдоль берега, не говоря уже о карсикко на рыбных тонях.
Отправились на Чуялу. Причалили к берегу на противоположной от деревни стороне чуяльского мыса. Здесь, на северо-западном берегу мыса, находилось кладбище, отстоящее от деревни на полтора километра. Судя по карте, это было ближайшее к Чуяле возвышенное место у воды. По тем же вышеперечисленным причинам мы не смогли побывать в деревне и подробности ее географии остались невыясненными.
Кладбище начиналось в 30 метрах от ровного каменистого берега и было совсем небольшим, учитывая количество населения в деревне (16 домов и 110 человек на конец XIX века). Вероятно, оно было относительно новым и, возможно, не единственным кладбищем Чуялы. Одно из захоронений было, судя по найденной табличке, 1940 года.
Ничего подобного тому, что было в роще Маткалахты, здесь не наблюдалось. На чуяльском кладбище произрастали в основном березы, осины, ивы и тонкоствольные елки. Вообще понятие «роща» здесь отсутствовало, был только редкий, довольно молодой смешанный лес с преобладанием лиственного.
На северной окраине кладбища стояла одна из нескольких высоких, но не очень старых сосен, исполнявшая роль «коллективного» карсикко. На высоте около 5 метров ее вершина разделялась на три самостоятельные вершины и десять веток на стволе на высоте до 4 метров были обрублены. Это, кстати, было единственное хвойное дерево, имеющее следы обработки топором. Подобные «коллективные» карсикко, как правило, в центре кладбищ, встречаются на широкой территории от северной Финляндии до Вологодской области. Особенно рельефно эта традиция фиксируется в Вытегорском районе, где под центральное карсикко кладбища и на его обрубленные ветви складывали и вешали все принесенные на кладбище вещи (выносить с кладбища ничего не полагается, карелы этот обычай объясняли тем, что к вещам на кладбище может «пристать» калма, некая, связанная с могилой, мертвящая сила).
Кроме сосны, в двух местах встретились березы с довольно большими (более полуметра длиной) затесами. Березы стояли в метре от могил и зарубки были сделаны со стороны могильного холмика. Больше ничего напоминающего карсикко на кладбище или около него не обнаружилось. В двух случаях могильные холмики начинались прямо у ствола дерева или, как на второй могиле, холмик частично даже продолжался за деревом (сосной), что напоминает могилы под елями в Большой Поге.
Могил с сохранившимися крестами и другими надгробиями было около 25, включая кресты, лежащие на могилах. Крестов было большинство, но нашему взору предстали также жестяные тумбочки «под камень» и «ажурные» арматурные конструкции двадцати- и тридцатилетней давности. Высота крестов была от 1, 5 м и ниже. Те кресты, которые сохранили на себе краску, были синие (большинство) или красно-коричневого цвета. Кресты были прямые, без «крыш» или других особенностей конструкции или декора, лишь на двух из них внешние края поперечин были слегка закруглены. Зато какого-нибудь заезжего архитектора порадовали бы оградки, особенно вокруг более старых могил. Это, в принципе, были типические для карельских кладбищ ограды, каждый столб которых заканчивался декоративным украшением в виде округлого «набалдашника», вырезанного из того же куска дерева. Вид у них довольно торжественный, несмотря на то, что могилы, кроме одного семейного захоронения в общей ограде, абсолютно неухоженные.
Одна из старых могил, с лежащим на ней крестом, представляла из себя широкий могильный холм (не менее 1,5 м), забранный со всех сторон в раму из пятисантиметровой по толщине доски, высота рамы была не менее 20-25 см. Подобные конструкции могут быть остаточными явлениями от традиции делать домовины (так называемые «домики мертвых»), некогда широко распространенной на севере российской Евразии.
Надо попутно заметить (в продолжение вышеизложенной темы о запретах на кладбище), что неухоженность могил тоже может быть данью традиции. Я записывал в Средней Карелии в 1980-е годы рассказы о посещении кладбищ, где из уст информаторов звучала мысль, что на кладбищах нельзя трогать упавшие деревья, разваливающиеся кресты (которые можно только положить плашмя на могилу) или рассыпающиеся ограды. В принципе все должно оставаться как есть – хороня человека сначала в могилу вставляют палку, затем через 40 дней устанавливают крест, после чего приходят в годовщину смерти и на годовые праздники, «метут могилу» ветками, насыпают зерно для птиц на могилу и между могил, но уже креста (или, например, домовины) не касаются и ничего не обновляют. Приносимые на кладбище и обычно подвязываемые на кресты кусочки материи впоследствии привязывают на дерево. Возможно, эти представления связаны с тем, что кладбище воспринималось как одна из форм потустороннего мира - «ближний мир мертвых»,[24] где старались не беспокоить умерших без особого повода, которым могли быть только похороны.
23.9. Сегодня был последний день работы, который было решено провести на островах Канзанаволок и Колгостров. Погода по прежнему позволяла путешествия по озеру и не следовало этим обстоятельством пренебрегать. На Канзанаволоке строилась часовня и мы, воспользовавшись гостеприимством хозяев (директора парка Олега Червякова), испив вкусного чая из водлозерской воды, осмотрели «музей рыболовства». В музее были собраны образцы традиционного рыболовного снаряжения, начиная с лодки и кончая грузилами и поплавками, кое-что было также из инструментов деревообработки. Музей, несомненно, интересный, но за недостатком времени ограничились лишь беглым осмотром. Особое мое внимание привлекли деревянные поплавки-кубаса, на одном из которых был вырезан знак собственности – клеймо, состоящее из сочетания (правильно было бы сказать слияния) инициалов Н и Т.
На свежем воздухе Олег Червяков поведал нам о местности на противоположном от Канзанаволока берегу Водлозера под названием Пигалахта, где по рассказам местных старожилов останавливались саамы. Место там особенное и, поэтому, отмеченное деревьями с раздвоенными вершинами, вероятно карсикко. Хотелось бы следующее посещение Водлозера начать с этого объекта. Получится ли?
В середине дня пошли на Буксу, так называется кладбище на соседнем с Канзанаволоком Колгострове, но с другой его стороны. Путь туда оказался нелегок, мелкая вода не всегда давала двигаться на моторе, а подводные камни добавляли нашему путешествию экстремальности. Однажды посредине широкого пролива наш моторист Дмитрий выталкивал лодку, сам находясь за бортом. Воды в этом месте было по колено. Однако, пробравшись через проливы, оказались на северном берегу Колгострова, где на запад от деревни, в пределах видимости между Ильинским погостом (остров Малый Колгостров) и деревней находился берег Буксы. Сразу следует отметить, что на Ильинском есть свое кладбище, однако Букса, насколько я понял, как кладбище существовало давно. Здесь почти везде так – наличие погоста еще не значит, что в деревне нет собственного кладбища. Эту систему следует еще изучить, но для этого надо опрашивать людей, причем, чем больше, тем лучше. В советское время, конечно, многое перемешалось, но насколько – вот вопрос. Этот вопрос может стать принципиальным при составлении карты карсикко или шире – сакральных мест Водлозера, т. к. на нее необходимо нанести все данные, касающиеся кладбищ и священных рощ.
Первое, что нас встретило на берегу, было карсикко – большой затес на сосне давал знать, что мы находимся рядом с сакральным пространством. Тропа поднималась от берега наклонно вверх. Кладбище находилось на некотором расстоянии от берега, на возвышении в лесу. Здесь очень существенны факты, касающиеся как сезонного, так и «техногенного» (поверхность Водлозера регулировалась плотинами) перепада уровня воды, чтобы ответить на очередной вопрос: находились ли раньше кладбища Водлозера у воды или они всегда отделялись от нее лесом (как сейчас)? Что было важнее соблюсти – близость к воде или расположение на высоком месте? Может быть тенденция захоронения на высоких местах (см. выше) здесь преобладает? Или это касается только какой-то части Водлозерья?
Кладбище Букса было небольшое, но оно так привольно располагалось в просторном сухом бору, что отдельные семейные захоронения в оградах могли находиться в десятках метрах друг от друга. Мы обнаружили здесь почти идеальный порядок. Собственно, и место к тому располагало. Нас встретили аккуратные оградки и могилы в искусственных цветах. Правда, когда мы «обжились» и стали понимать, где и что надо искать, под елками и соснами в лесу стали находиться старые рассыпающиеся кресты и прочий кладбищенский скарб.
Первое, на чем сконцентрировалось наше внимание, был синий цвет оград, крестов и вообще всего деревянного. Попадался и красный, но здесь это были лишь отдельные точки в пейзаже. Стали находиться отдельные могилы и одиночные памятники, возможно замененные новыми. Один из старых, грубо сколоченных крестов, прислоненный к дереву, по своей форме очень сильно напоминал обрезанный кусок весла с лопастью. В «рукоятку» были врезаны две поперечины, которые вместе и составляли восьмиконечный крест. Как будто кто-то взял заготовку для весла, в него утопил перекладины, а потом воткнул его в землю.
Между двух семейных оград с несколькими могилами в каждой, находилась небольшая одиночная могила, создающая впечатление детской. На ней, на месте креста, стояла покрашенная в яркий красный цвет тонкая прямая доска со слегка закругленными краями. Доска была около полуметра высотой и имела ширину около 15 см. Последние два надгробия напоминали беломорскую традицию с ее многочисленными резными досками. На Карельском берегу я также видел веслообразные в своем основании кресты.
На Буксе встретилось и другое, широко распространенное на северо-западе явление – куски тканей на крестах и других надгробных сооружениях. Здесь на одной могиле был белый, а на другой – черный лоскут материи. Вдоль могилы на земле лежала широкая доска, которые обычно в Южной Карелии кладут на могилы и называют калмалауда – «могильная доска».
Что касается карсикко, то они встречались вдоль тропы, ведущей к кладбищу. Это была ель с обрезанной вершиной и ель с толстой нижней веткой, направленной вверх и обрезанными соседними, как в роще Маткалахты. Вдоль тропы встретилось и две-три зарубки. На территории самого кладбища между группами могил обнаружилась ель с обрезанными на три метра в высоту нижними ветвями, часть ствола полуистлевшей на земле ели, у которой все имеющиеся ветви были обрублены со всех сторон света так, что напоминали собой мутовку. На территории кладбища на солидного возраста сосне со следами обрубания ветвей был обнаружен старый, заплывший со всех сторон затес, на видимой поверхности которого были неясные поперечные полосы. Был ли это какой-то знак или буква – сейчас сказать уже никто, видимо, не сможет. На Илексе и, особенно, в Лузе, в кладбищенской роще на Мельничном ручье было много карсикко с глубокими затесами. На поверхности многих таких затесов были вырезаны инициалы умершего. Множество знаков было также вырезано в затесах деревьев, стоящих на тропе между Калакундой и Лузой. Некоторые из них затянулись и «читались» уже с трудом.
На некотором расстоянии от центра кладбища, на выходе на открытую поляну, мы обнаружили несколько молодых елей, у которых все нижние ветки были срублены «заподлицо». У одной тонкой елки была обрезана вершина и она уже начала вытягивать вверх со всех сторон свои ветви. Кроме того, у больших елей, стоящих напротив этого места у могил, были отрублены толстые ветки, притом оставленные комли достигали двух метров. Но самое удивительное здесь было то, что следы обработки этих деревьев были совершенно свежие! Что это – расчистка опушки леса? Но почему на кладбище? Кто-то пожелал больше света для умерших родственников? Или это признаки живой традиции? Эти вопросы останутся пока без ответа.
Что можно сказать напоследок? Можно ли считать итог удовлетворительным? Конечно, не было достаточного времени на работу на каждом отдельном кладбище, не было времени на осмотр мест бывших деревень, целые объекты остались незатронутыми нашими изысканиями, но самый главный и важный итог нашей разведки мы получили – исследование необходимо продолжать. Для этого есть все основания. Только теперь это надо делать скрупулезно. Для составления карты карсикко, которая может стать основой для создания карты сакральных мест, необходима документальная фиксация всего материала. Только после этого его можно будет осмысливать и теоретизировать.
Несмотря на то, что уже сам статус парка предоставляет идеальные условия для работы и сохранности объектов, намеченного нельзя откладывать в долгий ящик. Дерево, особенно если высыхает на корню, на севере стоит долго, но есть масса причин, чтобы ему «не дотянуть» до исследований.
И в других местах дерево стояло бы, но человек слишком часто пытается его свалить даже не думая, что он валит. Мне известно только два примера, когда лесозаготовители прислали карсикко в виде части ствола на исследование в краеведческий музей. Это было в Финляндии и один раз на дереве оказались имена и даты гибели людей, а второй раз это было так называемое «железное карсикко», с забитыми внутрь гвоздями и прочими железными предметами, т. е. «карсикко оберегов». Оба раза это произошло не потому, что кто-то задумался и остановил процесс пиления. Оба раза это произошло только потому, что железо внутри дерева сломало циркульную пилу.
[1] К. К. Логинов считает, что жители водлозерских деревень называли деревья-знаки по берегам водоемов «метными деревьями».
[2] A. Конкка. Знаки на деревьях - маркированные границы освоенного мира в таежной зоне Северной Европы. // Человек и окружающая среда Баренц-региона в начале 21 века. Петрозаводск 2002.
[3] K. Loginov, N. Thervjakova. Vodlajärven karsikot. Carelia 5, 2000.
[4] Алексей Конкка. Освоение жизненного пространства: панозерские карсикко // Панозеро: сердце Беломорской Карелии. Петрозаводск 2003.
[5] A. П. Конкка Карельское и восточнофинское карсикко в кругу религиозно-магических представлений, связанных с деревом // Этнокультурные процессы в Карелии. Петрозаводск 1986.
[6] Д. А. Золотарев. Карельские клейма. Известия русского Географического Общества. М. 1924, т. 56, вып.1, с. 142-146.
[7] П. С. Ефименко. Материалы по этнографии русского населения Архангельской губернии. Часть 2. Народная словесность. М. 1878, с 259.
[8] Н. Н. Харузин. Из материалов, собранных среди крестьян Пудожского уезда, Олонецкой губернии. Олонецкий сборник. Вып. 3. Петрозаводск 1894, с. 319.
[9] Там же, с. 322.
[10] В Писцовых книгах 1563 года название звучит как Кух-наволок.
[11] Н. Н. Харузин. Из материалов... с. 344.
[12] Т. В. Лукьянченко. О некоторых особенностях погребального обряда кольских саамов. Природа и хозяйство Севера. Выпуск 9. Мурманск 1981, с. 93.
[13] Сведения почерпнуты из рукописи К. К. Логинова «Система традиционных народных праздников Водлозерья». Тем не менее, в «Писцовых книгах» за 1563 г. читаем: «на Коско-салме острове Ангилова гора». Изменение в огласовке топонима следует, видимо, отнести за счет поздней «народной этимологии» названия. Л. И. Смирнова. Географический указатель к «Писцовым книгам Обонежской пятины 1496 и 1563 гг.» // Писцовые книги Обонежской пятины XVI в. Сост. К. В. Баранов. Спб 1999, с. 247.
[14] Л. И. Смирнова. Географический указатель... с. 244.
[15] Н. Н. Харузин. Из материалов... с. 344.
[16] А. П. Конкка. Жертвоприношения животных на летних календарных праздниках карел (материалы к описанию обряда) // Обряды и верования народов Карелии. Петрозаводск 1988, с. 87.
[17] Н. Н. Харузин. Из материалов... с. 336-338.
[18] А. П. Конкка. Жертвоприношения животных..., с. 85-86.
[19] А. П. Конкка. Карельское и восточнофинское карсикко... с. 94.
[20] Н. Н. Харузин. Из материалов... с. 337.
[21] «Пога» возможно этимологизируется из прибалтийско-финского pohja и означает «дно, конец губы», ср. Кондопога (Kondu-pohja).
[22] См. напр.: Л. А. Тульцева. Рябина в народных поверьях // Советская этнография. 1976, № 5.
[23] Список селений в Олонецкой губернии, с обозначением наличного числа домов и жителей // Олонецкий сборник. Вып. 3. Петрозаводск 1894, с. 507.
[24] Anna-Leena Siikala. Suomalainen šamanismi. Helsinki 1994, s. 115-120.
