Поэзия пестования Водлозерского края

Водлозерье – один из уникальных уголков Русского Севера, интересный по своей этнической истории и культурным традициям, до сих пор изученный не в полной мере. Под Водлозерьем в настоящее время подразумевается территория северо–восточного Обонежья, прилегающая к озеру Водлозеро, являющаяся ареалом расселения и хозяйственной деятельности локальной группы русских, считавших себя «водлозерами»[1].

Первыми насельниками водлозерских земель были представители финно–угорской культуры. Русское освоение этой территории связано с открытием торгового пути из Великого Новгорода к Белому морю, где озеро Водлозеро служило важным перевалочным пунктом. Интенсивные хозяйственно–экономические связи соединяли жителей Обонежья через Водлозеро с Кенозерьем и Каргополем[2].

Богатая событиями история этого северного края нашла отражение в самобытной культуре. В настоящее время благодаря значительной изолированности от цивилизованного мира в этих краях сохранились архаические верования, обряды, фольклорные традиции. Еще в конце XIX в. А.Ф.Гильфердинг выделял Водлозерский край как «один из очагов бытования живой эпической поэзии на Русском Севере».

Процесс обрусения населения Водлозерья, смена этнического самосознания, формирование собственно русской фольклорной традиции на иноэтничной основе состоялись сравнительно недавно. Наиболее активно процессы взаимодействия и интеграции культур проходили в обрядах жизненного цикла[3].

Культура детства, поэзия пестования как фольклорное наполнение бытового, обрядового окружения маленького ребенка являются значимым элементом традиции, своего рода культурным маркером, неся в себе как общеэтническое знание, так и локальную специфику, обусловленную различными причинами: средой проживания, этнокультурными заимствованиями, конфессиональными особенностями и т.д.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Цель нашей работы – представить жанровое разнообразие «поэзии пестования», сохранившейся на Водлозере к концу XX в., выделить локальные особенности репертуара этого района и параллели с культурой прилегающих к нему территорий.

Составить целостное представление о фольклорном наполнении традиции пестования на территории Водлозерья по разрозненным публикациям оказалось достаточно сложно. Анализ опубликованных материалов показал, что, хотя история собирательской работы фольклористов в Во–длозерском крае и насчитывает более ста тридцати лет, в первую очередь исследователи были увлечены эпическими жанрами фольклора, развитой сказочной традицией. Вопросам культуры детства внимания уделялось недостаточно.

Впервые тему детства осветила В.Н.Харузина в своих «Путевых воспоминаниях», изданных в 1890 г.[4] Ее перу принадлежат слова: «к маленьким детям… жители Олонецкой губернии (водлозеры) чувствовали большую нежность», «младших членов семьи все любили, баловали, в них точно все находили отраду жизни»[5]. Очерк наполнен меткими наблюдениями за жизнью молодых водлозеров. Более полно жанровый состав фольклора Водлозерья начали исследовать с 70-х гг. XX в. Детский фольклор – колыбельные песни, потешки, пестушки, этнографические рассказы, связанные с миром детства, описания обрядового наполнения ранних лет жизни – появился в материалах экспедиций сектора фольклора и этнографии Института языка, литературы и истории КарНЦ РАН в 1973–1974, 1977, 1993 гг. (1973 г. – А.П.Разумова, Т.А.Коски, Е.И.Русакова; 1974 г. – Е.И.Русакова, В.П.Кузнецова и студенты ПГУ М.Нигметова и О.Устинская; 1977 г. – Т.И.Сенькина и Т.С.Курец). В эти же годы проявили интерес к Водлозерскому краю этномузыковеды Петрозаводской государственной консерватории. В 1993 г. богатый материал был собран экспедицией при участии В.П.Кузнецовой, Т.В.Краснопольской и А.В.Окунева. В большинстве своем полевые записи этих экспедиций не опубликованы. Лишь небольшая часть произведений детского фольклора, записанных на Водлозере, вошла в издание «Русский детский фольклор Карелии», подготовленное С. М. Лойтер[6].

Помимо изданных текстов, автор в данном исследовании опирается на собственные полевые материалы, собранные на Водлозере в 2001, 2006 гг.[7] Основной контингент, с которым проводились беседы, – пожилые жительницы водлозерских сел, переселившиеся в 1960–1970-е гг. в Куганаволок. Большинство из них выросли в многодетных семьях, сохранявших в основном традиционный семейный быт[8]. Рассказы содержат не только впечатления детских лет и опыт собственного материнства, но и услышанные от мам и бабушек эпизоды из жизни предыдущих поколений. Немалый интерес представили встречи с молодыми педагогами села, которые заинтересованы в краеведческом материале в рамках своей преподавательской деятельности.

За время полевой работы автором статьи было собрано 18 колыбельных песен, 14 текстов потешек и прибауток, две кумулятивные сказки, две сказки о животных (неполные варианты) «Кот да петух», «Репка», молитвы за ребенка, заговоры на легкое рождение, собран объемный соггооводительный этнографический материал по культуре материнства и детства водлозеров.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Данные сведения охватывают широкий временной пласт и представляют народную практику трех поколений от рубежа XIX–XX вв. до наших дней.

В комплекс традиций, связанных с ранним детством (от рождения до трех лет), входил богатый фольклорный репертуар, объединяемый понятием «поэзия пестования». В народной практике олончан понятие «пестование» имело более широкое значение, нежели педагогическая народная практика. По определению самих жительниц Водлозера, пестование предполагало сопровождение «родущего», так именовали ребенка до крещения, и «младеня» в первые часы, а затем и годы жизни с соблюдением всех рациональных, бытовых, религиозных, обрядовых норм, принятых в обществе.

Было бы ошибочно считать традицию пестования Водлозерского края, да и всей Олонии только уделом матерей. Скорее наоборот, роль матери в уходе за ребенком, воспитании, его физическом развитии в конце XIX -начале XX в. была второстепенна. Разрешившись от бремени, пройдя обряд очищения, она опять возвращалась к тяжелым крестьянским работам. «На ответственности баб лежит прокормление семьи, обработка поля. Не покладая рук работает водлозерка: она и на пашню поспеет, и рыбу выедет ловить с неводом», отмечал в своих «Путешествиях» И.С.Поляков[9]. «Декретов-то тогда не давали». «Добрая свекрова даст отлежаться неделю, да и то с первенцем», – говорили пожилые женщины. «Я детей своих не видела, все по хозяйству, с ними свекрова оставалась»[10].

При отсутствии свекрови, братьев и сестер приходилось нанимать няньку–пестунью. В.Харузина отмечала, что на Водлозере обычай нанимать пестунов детям на летнее «страдное» время очень распространен. «Обыкновенно в няньки нанимаются старухи, мальчики и девочки. Дети, отдаваемые под надзор наемных нянек, редко находят хороший уход, особенно, если они поручены детям, которые часто покидают их на произвол судьбы.»[11]

Традиционно пестовали младенцев в водлозерских семьях старшие женщины в семье. Они были хранительницами знаний, как принять ребенка, как обмыть, какие магические силы надо призвать, чтоб ребенок «зажался», как обеспечить ему счастливую безбедную судьбу, препроводить в мир сновидений, уберечь от болезней.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Репертуар водлозерской пестуньи был разнообразен по функциям и жанровому наполнению. В первую очередь сюда входили заговоры. В настоящее время заговорный обиход в семье невелик, но чрезвычайно востребован. Пожилые женщины помнят «слова» на удачное разрешение от бремени, на родимец, грыжу, призор, счастливую дорогу. Вариант слов на скорые роды, записанный нами на Водлозере, можно назвать достаточно редким:

По пути, по дороге шел святой<…?…>,Припал к земле ухом,Послушал брюхом,Услышал жену трудящуюся,Распластай душу грешную,Вынь душу безгрешную.Тфу, тьфу, аминь[12]

Среди опубликованных материалов ранних экспедиций нам удалось найти всего четыре так называемых детских заговора, записанных на

Водлозере в 1940 г. Б.Е.Марголис[13]. Тексты традиционны по поэтике, в большинстве своем эпические, с заговорным зачином. В их основе лежит северорусская заговорная практика. В словах на золотушку используется мотив «отстреливания» болезни. Исцеляющий персонаж – Михаил Архангел. В словах на грыжу присутствует распространенная в пудожских заговорах формула загрызания болезни щукой.

Колыбельные песни составляют значительный пласт в поэзии пестования Водлозерского края.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Бай, да побай,Спи, младенец, высыпай,Спи, младенец, высыпай,Силу, толку набирайся.Баю–бай…Ума, толку, добраПолна буйна голова.Полна буйная головушкаВо зыбочке лежит.Трёхкопеечна пестуньяУ зыбочки сидит,Баю–бай,баю–баюшки–баю.Кыш, да покыш,Из подпечья бежит мышь.Из подпечья бежит мышь,Ладит Настеньку съисьть[14].

С помощью этих песен малышей укладывали спать или «сапили», как говорили в народе. «Останется одна бабка с ребятамы. чуть побайкает, а потом пестунью посадит… дак которы постарше [ребята], посадя за зыбку качать, а самы что–ни делают»[15]. К сожалению, во время полевой работы в 2000-е гг. записать полноценные многосюжетные колыбельные песни у водлозерских исполнительниц оказалось сложно. И причина их отказа от исполнения кроется не в неумении собирателя настроить исполнителя на нужный лад, а скорее, в отсутствии у большинства практики «байканья». Усваивались колыбельные в детстве или от свекровей на слух и потому оставались в памяти лишь не раз слышимые устойчивые формульные тексты. В собранных нами текстах представлен богатый набор традиционных для этого жанра мотивов и образов мифологических персонажей.

В записях 1990–х гг.[16] встречается больше текстов, отражающих конкретную действительность, бытовые детали, обилие диалектных слов и вариантов диалектного произношения:

1. Поди, Нинка, работай,Да от работы не лытай (в значении «не отлынивай». – И.Н.),Да от работы не лытай,Коням сена надавай.

2. Ище люльки–полюльки,Да спи-ко во качульки (колыбель. – И. Н.).

3. Да сидел барин на краю.Он не очинно богат,Да у ёго много робят.

Рефрены водлозерских колыбельных песен разнообразны, тем не менее здесь мы не встретили столь популярные в южных районах Пудожья, на реке Водле рефрены: «Лю–лю–лю–лю», «Тири–ри», «Туру–ру». На Водлозере можно отметить их более частое употребление (в том числе «Баю–бай, баю–бай», «Баю–баюшки–баю») – после каждой строки или пары рифмованных строк, между сюжетными блоками.

Одной обращающей на себя внимание особенностью образной системы во–длозерской колыбельной песни можно назвать практически полное отсутствие такого мифологического персонажа, как бука. «Поди, бука, на сарай», «бука не букай, дрема не дремли» – знакомые как заонежской, так и пудожской (юж–новодлинской) традиции мотивы здесь не встречаются. Более того, этот устрашающий персонаж практически неизвестен водлозерам. Его место в пантеоне мифологических существ занимал жихарь – в значении домовой, ригачник, баенник. «Домовый хозяин с хозяйкой – это в доме, а жихарица и жихарь на деревне», – поясняли некоторые информанты. В других сообщениях жихарь, подменяя домового, пребывал в подполье или под печью. В колыбельных песнях этот образ не встречается, но на Водлозере детей пугали именно им, именно он заменял подменышем оставленного без присмотра ребенка[17]. Неоднозначность этого образа в сознании водлозеров дает повод предположить его заимствование из мифологической системы русских Архангельской губернии[18], где жихарь был распространенным персонажем мифологической прозы, но не столь ярко выражал идею злого духа. По нашему мнению, сосуществование двух дублирующих друг друга персонажей можно было наблюдать на территориях, где одна этническая группа медленно сменяла другую[19], где сталкивались и контаминировались две мифологические системы этносов, не поглощая друг друга, а пополняя новое образование. Эмоциональная окраска заимствованного персонажа в данном случае была отрицательная.

Собранный на Водлозере материал позволяет констатировать существование в арсенале пестуний особого пласта текстов, имевших эротическую окраску. В исполнение они вплетались окказионально, лишь в острых ситуациях, в случае сильного беспокойства ребенка. Многие вспоминали: «У нас бабка, та дак с хулиганским побайкает». Таких текстов записано немного. Причина этого кроется в жестких критериях отбора полевого материала, что не позволило в полной мере отразить сюжетное наполнение колыбельных песен и потешек. Многие тексты в силу своей неоднозначности, а порой и скабрезности исполнители просто стеснялись произносить в присутствии, чаще всего, молодых собирателей.

Можно предположить, что включение подобных текстов в ткань колыбельной было призвано разрядить атмосферу в избе. Возможно, произнесение фривольных текстов являлось актом вызывания смеха оберегающего, очистительного. Исполнители мотивируют этот факт по–своему: «крепче спать будет», «хоть уснет», т.е. слова были адресованы не сторонним слушателям, а именно ребенку. Многие исполнительницы подтверждали действенность этих слов, особенно из уст мужчин.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Качки, покачки,И мать на карачки,Отца кружки,Окол матушки[20].

Мотив коитуса, т.е. засевания новой жизни, в байке появляется, на наш взгляд, не случайно. У многих этнических групп, например у русских Заонежья, момент зачатия считался знаковым и мог влиять на дальнейшую судьбу ребенка:

Ия в бессчастный день во середу засиян,И в бесталанной день во пятницу вспорожен…[21].

Связь младенца с моментом его зачатия подчеркивается и в других локальных традициях. Например, в вепсских плачах, обращенных к усопшим детям, встречаются метафорические замены термина «дети», связанные с зарождением жизни:

Приходи, ой зачатая мною,Своих, в нутре своем зачатых,Своими крылышками поглаживать (перевод У.С.Конкка)[22].

В похоронных плачах сегозерских карел мы встречаем метафорическую формулу, наиболее близко подходящую по семантике к водлозерскому тексту: «Будут ли [мне] (с) (по) бедной матери на коленях (мной) созданные помогать.» (перевод А.С.Степановой)[23].

В старинных свадебных плачах (1873 г.) паданских карел зафиксированы аналогичные метафорические замены, адресованные уже не детям, а представителям разных родов:

«Не смогу больше, (с) (по) бедная горюшица, в места моих на коленях (?) меня создавших[родителей], по дорожкам, (?) протоптанным на коленях созданными[люди жениха], пройти» (перевод А.С.Степановой)[24].

На наш взгляд, допустимо рассматривать факт появления мотива коитуса в колыбельной песне как результат межэтнического взаимовлияния, «синтеза культур».

Постараемся приоткрыть глубинную суть мотива, его семантику. Колыбельная песня как живой организм в случае беспокойства «спорченного» младенца подстраивалась под ситуацию и могла выполнять наряду с усыпляющей, успокаивающей и лечебную функцию. Обращение в байканье к моменту «любовной сцены» родителей, а именно к моменту зачатия младенца созвучно с обрядом перепекания, т.е. исправления «ошибки природы»[25]. Младенец, уложенный в устье печи, традиционным сознанием возвращался в лоно матери к моменту появления собственной жизни и символически перерождался, обретая новую, чистую сущность. Подобное символическое перерождение могло происходить под воздействием слов колыбельной песни.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Скорее всего, на Водлозере в практике пестования дославянского этноса нередки были обращения к мотиву коитуса–зарождения, функционально близкого к заговору. Частично мотив–оберег был воспринят русской культурой и использовался в переводной форме, но в то же время старушки–байкальщицы, опираясь на усвоенные этнические стереотипы, легко заимствовали и контаминировали подходящие мотивы и сюжеты из русских фольклорных жанров (святочные хороводные, игровые и свадебные песни):

(… молодушка пошла в лес погулять),Выскочил зайка.Молодушка, дай-ка.Чего тебе дати?Твоей благодати.Пойдём на кровати,будем начинати.На кровати высоко,На столе грешно,Под столом смешно[26].

В славянском фольклоре образ зайца был тесным образом связан с обозначением брачной ситуации, символом брака[27]. Близость этого персонажа к свадебной тематике подтверждают записи, сделанные среди русскоязычного населения на территории бывших Олонецкой, Архангельской и Вологодской губерний[28]. Опубликованные этнографом И. Ю. Винокуровой материалы дают право заключить, что в отличие от русских у вепсов заяц как фольклорный персонаж не обладал качеством эротизма и связью с обрядом брачной ночи[29].

Пестушки, стихотворные формы, сопровождавшие детский массаж и элементарные физические упражнения, на Водлозере нам зафиксировать не удалось. Судя по косвенным свидетельствам, подобные тексты существовали. «Бабушки шептали что-то», – вспоминали водлозерки. Но поскольку в народе относили эти слова к разряду тайных знаний, имеющих действенную силу, делились ими неохотно.

Для более старших детей в репертуаре водлозерских пестуний имелись «притатушки»: потешки и прибаутки. Исполнительницы не делали четкого разграничения между жанрами. Нередки случаи их слияния и рождения новой формы. Вот пример игры перед сном:[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Ладушки–ладушки,Где были?У бабушки.Что ели?Кашку.Чего пили?Бражку.Кашка вкусненька,Бражка крепенька,Головушка тяжеленькая!Иди, дрема–дремушка,Дай моему сыну сонышко,Принеси сон и дрёму[30].

В Куганаволоке было записано несколько вариантов игр «Ладушки», «Гули–гули», «Сорока–ворона».

Сорока–ворона кашу варила,По порожкам скакала,Гостей ожидала.Гости не бывали,Ребята голодали,Всю кашку расхватали.Тому дала на ложку,Тому в поварешку,Тому в горшок,Тому в масленничек.Ты, толстой–пустой,Каши не варил,За водой не ходил!Взял ведро и пошел за водой.Пень, колода,Плоха огорода,Холодна вода,А там тепла водичка![31]

Игра «Сорока–ворона» во всех вариантах имеет развернутое текстовое сопровождение с примкнувшей заговорной концовкой – «пень, колода, косая огорода, горячая водица» с обязательным щекотанием под мышками. Что интересно, в качестве провинившегося выбирается два крайних пальчика на ладошке младенца: либо мизинец с приговоркой «палец–малец», либо большой палец со словами «толстой–пустой», «толстой–короткой, не тряси бородкой». Традиционное сознание в игре сопоставляло ладонь с многодетной семьей. Здесь стоит заметить, что в водлозерских семьях большое значение имела очередность рождения детей. Первенца, невзирая на запреты, старались родить дома в окружении знающих людей. Как наследник рода он должен был войти в мир с соблюдением всех традиционных норм. «После–дышу»[32] приписывалась особая магическая сила, согласно некоторым свидетельствам, он мог перенять колдовской дар от знающих людей.

Особо выделяются тексты, исполнявшиеся под «скакитания», распространенное в Пудожском и Заонежском краях развлечение для маленьких детей. «Скакитания» являются разновидностью подкидывания на коленках, так же как и качание на ноге, но исполняются под припевки:[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

1. Поехали–поехалиПо камышкам, по камышкам,в ямку – бух!

2. Тренди–бренди, балалайка,у меня жена китайка!

3. Тра–та–та, тра–та–та,Вышла кошка за кота,За кота Котовича,За Петра Петровича.

4. По гладенькой дорожкеБежали наши ножки,По кочкам, по кочкам,В ямку – бух![33].

«Скакитания» имели возрастную направленность и ограничения. До девяти месяцев деток не принято было подкидывать. «Золотники стрехнёте» – предупреждали старики. Обращает на себя внимание тот факт, что под «скакитания» и подкидывания детей иногда исполнялись тексты, идентифицировавшие половую принадлежность «младеня». Процесс игры мог сопровождаться не только поэтическими текстами, но и прозаической речью. Вот как описывает В.Харузина сцену забавы старенькой пестуньи с малюткой: «Марьюшко! Любаньчик! Манько! Хорошая девушка будет, парни любить будут. Скажи: ножки у меня славные, ручки большие – скоро сосватают! Любушка Марьюшка! У Пашутки-то рот большой, большой, а у нашей Марьюшки рот, что у ласточки»[34].[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Различного рода скакания, сулившие долгую жизнь и плодородие, встречаются в народной культуре русских: весенние молодежные скакания на подкидной доске в Пудожье, к ним же относится пасхальное качание на качелях в поморских селах. На долгое житье и на здоровье качают на руках или на стуле участников свадебного обряда в Заонежье[35]. Вертикальный «вектор» качания символизировал собой ускорение роста и повышение благополучия субъекта.

Прибаутки, веселые песенки для забавы детям[36] также входили в репертуар водлозеров. В народе их именовали «сказочками». Нами записаны два варианта вопросо–ответной прибаутки с зачинами «Сказка–помазка» и «Елов престень»:

Сказка–помазка,Елов перстеньЗаломил хвостень,Пал на соломку,Хвост на сторонку,Три годы лежал,Головы не сдымал.Выздынул головку,Поглядел на погост:Кузнецы куют,Колокольчики поют,У Спаса бьют,У Николы молчат,У старого Егорья часы говорят.Марья–царевна спородила сына.Как звать сына?Сына Константином.Как звать девчушку?Машка–Калитушка.Выдайте-ка дочкуЗа моёго сына.У моёго сынаЕлов престеньПобежал в кустень.Лег на соломку,Хвост на сторонку.Три года лежалГоловы не здымал.Выздынул головку,Поглядел на погост.Что царь делат?Стулья пишет.Марья царёваСпородила сына,Сына Константина.Как зовут дочушку?Маша Калитушка.У етого сынаТрои сини.Шелком шиты,Гвоздом биты.Вси еты синиОгням сгорили.Где етот огонь?Трое сеней. Гвоздом биты…»[Потом как-то там, кто-то куда-то…]Посмотрел, что царь делает…[Что-то там.]Струны точит,Струн мы сорвали,Царь покатился[Там чё-то. Кости–щетина.][Ну. она как бы так, сказка сказкой, а потом в конце… эти часы… он там что-то там поймал, что-то отдай.]Девки забрали.Где эти девки?В горы ушли.Где эти горы?Черви выточили.Где эти черви?[Черви, там куда-то ушли]У попа в мешке.[И в конце так покажут: «У–у, тебя съест!» Пугают][37].Водой залили.Где ета вода?Быки выпили.Где еты быки?По горам ушли.Где еты горы?Ч(ц)ервы выточили.Где еты цервы?Гуси выклевали.Где еты гуси?Девки выимали.Где еты девки?По замужьям ушли.А где это замужьё?Всё примерло[38].

Исполнялись они в обоих случаях старшим деткам (2–3 лет) на сон грядущий. Финал одного из вариантов сопровождался «козой» из пальцев и угрозой «У, тебя съест!». В 1993 г. участники экспедиции фиксировали в водлозерских деревнях «сказки–помазки» со сходной сюжетной линией[39]. Хорошая сохранность вариантов, целостность исполнения, объемность текста (35 и 37 строк) говорят об устойчивости традиции и широком бытовании этой формы на берегах Водлозера. Некоторые из них перекликаются с текстами, записанными в Мезеньском районе Архангельской области[40]. Истоки и семантика этих вариантов кроются, по мнению С.М.Лойтер, в «загадочных текстах» зимней календарной обрядовой поэзии, в традиции колядования[41]. Ритуально–мифологическая трактовка этих текстов может быть прочитана лишь в контексте древних представлений, обрядов и мышления и требует проведения самостоятельного исследования.

Итак, есть повод говорить о существовании в прошлом стройной системы культуры детства на берегах Водлозера и констатировать затухание традиции в настоящее время.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

На фоне общей северорусской традиции в Водлозерском крае существует ряд локальных особенностей в жанровом наполнении и образной системе поэзии пестования.

В настоящее время в Куганаволоке еще повсеместно востребована, а поэтому и процветает детская заговорная практика. Обращает на себя внимание яркая магическая направленность некоторых колыбельных мотивов, вкраплявшихся окказионально, при сильном беспокойстве ребенка. Заметна малая дифференцированность жанров потешек и прибауток в репертуаре водлозерок и хорошая сохранность текстов «песенок» и «сказочек», которые «на потеху детям поются».

Во многом особенности стилистики поэзии пестования в локальной традиции Водлозерья могут проясниться, если учитывать историческое, территориальное и этнокультурное взаимодействие славяно–русского и финно–угорского миров. Вместе с тем обращает на себя внимание соотносимость водлозерских материалов с территорией русского пограничья Олонецкой и Архангельской губерний.

• [1] Логинов К.К. Этнолокальная группа русских Водлозерья. М., 2006. С.8.
• [2] Критский Ю.М. Кенозерье. Архангельск, 2005. С.21.
• [3] Лапин В.А. Вепсы и русские в музыкально–фольклорных традициях Северо–Запада (к проблеме историко–этнической интерпретации) // Проблемы истории и культуры вепсской народности. Петрозаводск, 1989. С.112.
• [4] Харузина В. На Севере. Путевые воспоминания. М., 1890.
• [5] Там же. С. 41, 50.
• [6] Лойтер С.М. Русский детский фольклор Карелии. Петрозаводск, 1991. В издании опубликованы два текста докучных сказок, записанных в 1974 г. В.П.Кузнецовой и Е.И.Русаковой.
• [7] Музей «Кижи». Научный архив. Фонд новых поступлений (далее – ФНП). №89–97.
• [8] Л.Н.Сухова (д.Келкозеро, 1920 г.р., в дев. Пахомова), А.В.Ганева (род. в д.Чуяла, 1924 г. р.), Т.И.Елисеева (д.Паезеро, 1925 г. р.), А.Д.Кириллова (д.Канзанаволок, 1926 г.р., мать с Илексы), Г.С.Леонтьева (д.Сумозеро, 1927 г.р.), А.И.Пименова (1932 г. р.), К.И.Сухова (1934 г. р.); Н.А.Белкина (д.Куганаволок, 1967 г.р., родители с Путилова), Т.А.Коровяковская (д.Куганаволок), Е.А.Цветкова (д.Куганаволок, 1982 г.р.).
• [9] Поляков И.С. Три путешествия по Олонецкой губернии. Петрозаводск, 1991. С.77.
• [10] Г.С.Леонтьева, Т.И.Елисеева, А.В.Ганева.
• [11] Харузина В. На Севере… С.57. «Старухе платится 5 руб. 50 коп. за лето; детям от 2 до 3 руб. Наниматели же обязаны обувать и одевать пестунов во все время их пребывания в их доме. Бывают случаи, что по окончание срока найма обувь и одежду отнимают и няньки не в чем идти домой».
• [12] Т.И.Елисеева, 1925 г.р.
• [13] Русские заговоры Карелии / Сост. Т.С.Курец. Петрозаводск, 2000. № 145 и 146 – от золотухи; №184 – от грыжи.
• [14] А.Д.Кириллова.
• [15] Она же.
• [16] Научный архив Карельского научного центра РАН (далее – НА КарНЦ РАН). Ф.1. Оп.1. Кол.201. Ед.хр. 23, 28, 89. Записи фольклорно–этнографической экспедиции 1993 г. в Пудожский район, деревни Куганаволок, Кевасалма, Коскосалма, Бостилово. Собиратели: В.П.Кузнецова, Т.В.Краснопольская, А.В.Окунев.
• [17] В говорах Водлозерья существуют близкие по семантике слова, возникшие в результате вторичной номинации: жихарица, жихарка – в значении «темная туча», жихарёнок – «чумазый ребенок», «чертенок». См.: Михайлова Л.П. История края в народном слове. Русские говоры Карелии. Петрозаводск, 2004. С.106–107.
• [18] Власова М. Русские суеверия. СПб., 2001. С.176.
• [19] Логинов К.К. Этнолокальная группа русских Водлозерья. С.18.
• [20] А.Д.Кириллова (1926 г.р.)
• [21] Федосова И.А. Избранное. Петрозаводск, 1981. С.124.
• [22] Конкка У.С. Поэзия печали. Карельские обрядовые плачи. Петрозаводск, 1992. С.99.
• [23] Степанова А.С. Метафорический мир карельских причитаний. Л., 1985. С.37.
• [24] Там же. С.38. Автор говорит о трудностях в определении семантики этих метафорических замен.
• [25] См.: Топорков А.Л. «Перепекание детей» в ритуалах и сказках восточных славян // Фольклор и этнографическая действительность. СПб., 1992. С.116; Грысык Н.Е. Лечебные и профилактические обряды русского населения бассейна Ваги и Средней Двины: пространственные и временные координаты // Русский Север. СПб., 1992. С.65.
• [26] Исполняет А.Д.Кириллова. Для сравнения предлагаем слова прощания с красотой из мезеньской свадебной причети: «…И заскочила она на столушек, / А как со столушка да под лавочку / И улетела да девья красота…». См.: Дмитриева С. И. Фольклор и народное искусство русских Европейского Севера. М., 1988. С. 48.
• [27] Гура А.В. Заяц // Славянская мифология. М., 2002. С.174–176.
• [28] См.: Дмитриева С.И. Фольклор и народное искусство. С.48; Агренева–Славянская О.Х. Описание русской крестьянской свадьбы с текстом и песнями. Ч.3. М., 1889; Макашина Т.С. Свадебный обряд // Русский Север. Этническая история и народная культура XII–XX вв. М., 2001. С.556–567; Козинская Л.Г. Заяц в свадебном обряде // Народная культура Русского Севера. Живая традиция. Архангельск, 2000.
• [29] Винокурова И.Ю. Животные в традиционном мировоззрении вепсов. Петрозаводск, 2006. С.145.
• [30] А.И.Пименова.
• [31] Она же.
• [32] «Последыш» – тот, кто родился в семье последним.
• [33] Н.А.Белкина, К.И.Сухова, А.И.Пименова.
• [34] Харузина В. На Севере. С.25.
• [35] См. Дмитриева С.И. Фольклор и народное искусство… С.31; Кузнецова В.П., Логинов К.К. Русская свадьба Заонежья. Петрозаводск, 2001. С.241.
• [36] Лойтер С.М. Русский детский фольклор и детская мифология. Петрозаводск, 2001. С.32.
• [37] Т.А.Коровяковская. Текст слышала от отца.
• [38] А.Д.Кириллова. Текст выучила от бабушки.
• [39] НА КарНЦ РАН. Ф.1. Оп.1. Кол.201. Ед.хр. 39, 87, 88.
• [40] Архангельские сказки. Из материалов лаборатории фольклора Поморского университета. Архангельск, 2002. № 78, 79.
• [41] Лойтер С.М. Русский детский фольклор и детская мифология. С.34.

// Кижский вестник №12
Науч. ред. И.В.Мельников, В.П.Кузнецова
Музей-заповедник «Кижи». Петрозаводск. 2009. 330 с.

Текст взят с сайта музея-заповедника "Кижи"